— Мой брат Волк! — Волк подошёл ближе и прикоснулся пальцем к Талисману. В ту же секунду в Талисмане что-то вспыхнуло и погасло.

— Я любил твоего брата. Он спас мне жизнь! После Ричарда он был самым лучшим моим другом! Мне жаль, что он умер.

— Сейчас он на луне, — серьёзно сообщил Волк. — Но он вернётся. Все возвращается, как и луна… Ну, поехали. Пора выбираться отсюда.

Мальчики уселись, и «кадиллак» тронулся с места.

— Джек? — У Ричарда на лице читался испуг.

— Все в порядке.

— Но куда…

— К моей маме, в Аркадия-Бич, штат Нью-Хэмпшир. Через всю страну в салоне первого класса.

Внезапно Джек обнаружил на сидении старый чехол от гитары.

— Волк! А Лестер что, должен был ехать с нами?

— Не знаю никаких Лестеров, — был ответ.

Джек указал на чехол:

— А откуда взялось это?

Волк улыбнулся, сверкнув зубами.

— Паркус, — сказал он. Оставил для тебя. Чуть не забыл.

Он достал из кармана старую потрёпанную открытку. На ней была изображена карусель; очень многие лошадки были знакомы Джеку — Шустрая Элла, Серебряная Леди…

Джек посмотрел на дату выпуска открытки — 4 июля 1984 года. На обороте рукой Смотрителя — не Паркуса! — было написано:

«Ты совершил великий подвиг, Джек. Если понадобится, воспользуйся тем, что в чехле, а если нет — выброси это!»

Джек расстегнул «молнию». Они с Ричардом заглянули в чехол.

— Боже правый! — одновременно воскликнули оба.

Потому что чехол был набит двадцатидолларовыми купюрами.

Они мчались на восток через Кентукки и Манси. Они заезжали перекусить в придорожные ресторанчики, и Джек не уставал удивляться тому, сколько самой разнообразной еды может поглотить Волк.

Вторую ночь своего пути они провели неподалёку от городка Джулайсбурга, штат Колорадо, в чистом поле. Волк приготовил им отличный ужин, и сейчас они, наевшись, лежали в своих спальниках, глядя в звёздное небо, а Волк танцевал среди сугробов.

— Я люблю этого парня, — задумчиво сказал Ричард.

— Я тоже. Но ты не видел его брата.

— А хотелось бы… — Внезапно Ричард изменил тему разговора. — Я начинаю забывать все, что с нами случилось, Джек. И я чувствую, что причиной тому моё огромное желание забыть. Слушай, а ты уверен, что с твоей мамой все в порядке?

Джек пытался трижды дозвониться Лили, но телефон в её номере не отвечал. Не отвечал и офис отеля. Но Джека это не слишком беспокоило. Он верил, что все в порядке. Он застанет её там. Больную… но живую! Он надеялся.

— Да.

— Тогда почему она не отвечает на телефонные звонки?

— Думаю, Слоут проделал какой-то трюк с телефоном, — сказал Джек. — Но чувствую, что она там.

— И если исцелитель ещё работает… — Ричард кивнул на Талисман, — ты… то есть… ты думаешь, она разрешит… разрешит мне остаться с вами?

— Нет, — пошутил Джек. — Она с удовольствием отправит тебя в сиротский приют. Не будь идиотом, Ричи, — конечно, ты останешься с нами.

— Но… после всего, что сделал мой отец…

— Твой отец, Ричи, — сказал Джек. — Не ты!

— И ты не будешь напоминать мне…

— Нет, если ты хочешь забыть.

— Хочу, Джекки. Очень хочу.

Они мчались на восток, через Небраску и Айову…

К закату пятого дня они въехали в Новую Англию.

47. КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ

Вся их долгая поездка из Калифорнии в Новую Англию, казалось, слились в один бесконечный день и вечер.

С Талисманом происходили странные метаморфозы. Как только они покинули Калифорнию — он внезапно погас, и только на рассвете пятого дня вновь начал возвращаться к жизни…

«Оутли», — подумал Джек к концу шестого дня, — «я должен показать Ричарду туннель и „Оутлийскую пробку“; кроме того, нужно сказать Волку, какой дорогой ехать… но он не хотел видеть Оутли во второй раз, не находя в этом ни удовольствия, ни удовлетворения.

Волк вёз их по шумному шоссе И-95, они уже достигли Коннектикута, и от Аркадия-Бич их отделяли всего несколько штатов. Теперь Джек считал каждую минуту, каждую милю.

В четверть шестого 21-ого декабря, спустя три месяца с того момента, как Джек отправился на запад, чёрный «кадиллак» свернул на гравийную дорогу, ведущую к гостинце «Альгамбра».

На западе закат играл калейдоскопом красно-оранжевой гаммы, переходящей в жёлтый… голубой… пурпурный. Ветви деревьев трещали под напором холодного зимнего ветра; деревья напоминали скелеты, неспособные вернуться к нормальной жизни.

Шины автомобиля трещали по гравию. По приёмнику передавали записи «Криденс». «Люди, знакомые с моим волшебством», — пел Джон Фогерти — «наполнили землю дымом».

Перед входом в отель «кадиллак» остановился. Близился конец дня; садилось солнце, окрашивая западное небо цветами славы.

Здесь.

Отныне и навеки.

Салон автомобиля наполнился слабым, невыразительным светом. Талисман мерцал… но его мерцание было тусклым, как умирающий костёр.

Ричард медленно повернулся к Джеку. Его лицо было измученным и испуганным. К груди он прижимал книгу Карла Сагана «Мозг Брока», как будто она была чем-то хрупким и могла разбиться.

«Талисман Ричарда», — подумал Джек и улыбнулся.

— Джек, ты хочешь…

— Нет, — сказал Джек. — Подожди в машине, пока я не позову тебя.

Он открыл дверцу, собираясь выйти, потом оглянулся на Ричарда. Бледный и усталый, тот выглядел жалким.

Не задумываясь о том, что делает, Джек откинулся назад и поцеловал Ричарда в щеку… Ричард обвил руками шею Джека и на мгновение крепко прижался к нему. Потом он отпустил его. Оба при этом не проронили ни звука.

«21 декабря мальчик по имени Джек Сойер стоял у кромки воды, сжимая в руках Талисман и смотрел на ночную громаду Атлантического океана. Именно в этот день ему исполнилось тринадцать лет, но он об этом не вспомнил. Он стоял, думая о своей матери. Собирается ли она включать в своей комнате свет? Он надеялся, что да».

Джек не сводил глаз с мерцающего Талисмана.

Лили тянулась измождённой, иссохшей рукой к выключателю. Она нащупала его и включила. Тот, кто увидел бы её в тот момент, отвернулся бы. В последнюю неделю рак развивался все стремительнее, она весила сейчас не более семидесяти восьми фунтов. Скулы обтягивала похожая на пергамент кожа; коричневые круги под глазами стали почти чёрными, а сами глаза ввалились внутрь. Грудь исчезла. Руки выглядели бесплотными.

Но это было не все. В последнюю неделю у неё началась пневмония.

В её ослабленном состоянии она, конечно, была первым кандидатом на любое респираторное заболевание, но здесь свою роль сыграли разные обстоятельства.

Некоторое время назад батареи в гостинице перестали, работать. Она не могла наверняка сказать, как давно, потому что время для неё перестало существовать. Но с этого момента гостиница стала ледяным домом. Могилой, в которой она умирала.

Все это произошло тогда, когда она разбила рукой стекло, прогоняя чайку, похожую на Слоута. Очевидно, Слоут проделал ещё и эту штуку. Все ушли. Все. Не осталось сиделок. Не осталось дежурного клерка внизу. Слоут засунул их всех в карман и унёс отсюда.

Четыре дня назад — когда она не нашла в комнате ничего, что можно было бы съесть — она сползла с постели и медленно направилась к лифту. Она захватила с собой стул, используя его как опору при ходьбе, и одновременно для отдыха. Коридор длиной сорок футов она преодолела за сорок минут.

Она несколько раз нажимала кнопку вызова лифта, но кабина так и не пришла. Кнопка даже не засветилась.

Лили выругалась про себя и медленно стала опускаться вниз по лестнице.

— Эй! — крикнула она, тяжело опираясь на спинку стула.

«Наверное, они не слышит меня, хотя должны были бы», — подумала она, и снова крикнула что есть силы.

Никто не пришёл. Телефон отключён. Гостиница превратилась в мавзолей. Но она не хотела умирать в мавзолее!

Она поползла обратно, но вдруг сильная боль перекосила её на один бок, и она, соскользнув со стула, тяжело упала на ступеньки…